| |
|
 |
В Пушкинском доме с огромным успехом прошла лондонская премьера пьесы израильского драматурга Одеда Беери в сценической обработке и постановке Софии Роммы «Прошлое все еще впереди» - о последнем дне жизни великой русской поэтессы Марины Цветаевой, покончившей жизнь самоубийством в августе 1941 г. в эвакуации в Елабуге. Пьеса шла на английском языке. Главную роль в постановке - которую, несмотря на наличие еще нескольких персонажей*, можно назвать театром одного актера – сыграла актриса московского театра им. Маяковского Елена Романова.
Первые слова, которыми начинается эта пьеса, - «А вот и крюк». При этом играющая Цветаеву Елена Романова с веревкой в руках смотрит на потолок. По сути дела эти слова стали эпиграфом к поэтическому и скорбному повествованию о трагической судьбе великой русской поэтессы, о причинах, которые привели ее к гибели, о ее одиночестве и отщепенстве, о ее гениальности и обреченности. Смерть витает над всем действием пьесы. По сути дела это мультимедийный и в какой-то мере сюрреалистический спектакль – он перемежается музыкой, вокализами, чтением стихов, в нем оживают призраки прошлого - Цветаева ведет страстные диалоги с давно ушедшими людьми: поэтами Рильке, Мандельштамом, Пастернаком, матерью, читает стихи и письма. Спорит с допрашивающим ее в Елабуге чекистом. Постепенно вырисовываются контуры беды: вернувшись в 1939 г. вслед за мужем и дочерью из эмиграции в СССР, Цветаева неожиданно для себя оказывается заложницей сталинского террора. Вскоре после приезда арестовывают, а затем расстреливают ее мужа Сергея Эфрона, а через три месяца отправляют в лагерь дочь Ариадну, где ей суждено будет провести 16 лет. Не складываются отношения с пятнадцатилетним сыном Муром (Георгием). Одиночество, невостребованность (вернувшись на родину, Цветаева практически перестала писать стихи), отчуждение от писательского сообщества и советского режима, элементарный голод – все это приближало развязку. В конце пьесы Цветаева читает посмертную записку, адресованную сыну: «Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могу жить...» Через три года Мур будет убит на фронте. И после смерти Цветаеву не покидают трагические утраты.
Елена Романова играет Цветаеву яростно и самозабвенно; ее монологи достигают подлинно трагедийного накала. Любопытно, что, когда актрисе предложили эту роль, она хотела отказаться от нее, настолько, по ее мнению, образ Цветаевой не вписывался в ее амплуа. Однако, познакомившись с пьесой, она увлеклась Цветаевой. «Для меня, - говорит Романова, - Цветаева и пьеса о ней стали серьезным вызовом. Мне очень захотелось понять, что ею двигало, почему она так влюблялась – наотмашь, безудержно, доходя до исступления. И я поняла: она влюблялась душой и шла в любви до конца. Это была страстная натура, которая отдавала всю себя. Правда, оставаясь человеком выдающегося ума и гениального таланта, Цветаева быстро разочаровывалась в своих объектах любви, если они не отвечали ее собственному уровню. А так как мужчин, достойных ее всепоглащающей страсти и высочайшего духовного уровня отыскать было непросто, она выдумывала таких людей, романтизировала своих подлинных и платонических любовников. Для нее этот любовный накал был очень важен, потому что именно он стимулировал ее творчество. Без него, многое было бы не написано Цветаевой. Мне очень близко в ней то, что при всей этой игре воображения она была честна с собой и с людьми, которых любила».
На первый взгляд, элегантность, обаяние и женская привлекательность Романовой мало вяжутся с почти мужеподобной суровостью и мрачным отчаянием цветаевского образа. Однако портретное несходство не заслонило главной удачи Елены Романовой: ей удалось донести до зрителей высокую трагичность и духовный накал цветаевской судьбы. Эмоциональная выразительность Романовой поразительна. Ее монологи и диалоги с Рильке, Мандельштамом, матерью наполнены язвительным сарказмом, лукавством, иронией, неподдельной страстью и трагическим пафосом. Актриса безошибочно передает самые глубокие и потаенные чувства своей героини и ни разу не фальшивит в интонации. Ей безраздельно веришь. Небольшой пример. В пьесе есть место, где Романова произносит по-русски всего два дорогих для нее слова: «Трехпрудный переулок!». Ностальгическая интонация, с которой они произнесены, воспринимается как нераздельные горе ранней утраты и радость позднего возврата. Английский зритель, даже не зная языка, уже по этим двум словам безошибочно понимает, почему Цветаева вернулась на заклание и смерть в Россию.
В исполнении Романовой перед нами подлинная Цветаева с ее маниакальной жаждой любви, гордыней, пророческими откровениями и трагической обреченностью. Но актрисе удалось еще большее: интонационная и ритмическая экспрессия ее монологов оказалась поразительным образом сродни просодии цветаевской поэзии. Временами я посматривала на зрителей – публика была заворожена магической притягательностью трагического артистизма Романовой и слепящей правдой созданного ею образа великой поэтессы.
Бесспорно, что успех показанного в Пушкинском доме спектакля должна разделить с Еленой Романовой его постановщик и соавтор София Ромма. Сама София считает себя прежде всего поэтессой, а уже потом драматургом и режиссером. Возможно, именно поэтому пьеса «Прошлое все еще впереди» оказалась такой пронзительной лирической исповедью. Работая над ней, Ромма, по ее словам, хотела понять, что подтолкнуло Цветаеву к самоубийству: свойство характера или трагические обстоятельства жизни. «Меня часто друзья связывают с Цветаевой, - говорит она. – Я действительно по характеру чем-то на нее похожа. Я, как и она, очень откровенно пишу о любви, очень часто влюбляюсь, у меня, как и у нее, постоянно несчастные романы. Мне Цветаева не только как поэтесса, но и как человек очень близка». Характерно, что среди своих фаворитов в американской поэзии (а она пишет в основном по-английски) Ромма называет Сильвию Плат – человека с изломанной и трагической судьбой, как и Цветаева, покончившую жизнь самоубийством. Задумываясь над тем из какого сора растет творчество этой русской американки, невольно обращаешь внимание на отчаянную ностальгию, с которой Ромма (чья подлинная фамилия Мурашковская) говорит о России и русской культуре. В пятилетнем возрасте родители увезли ее 27 лет назад из России в Америку. Она говорит, что прикована семейными узами к Америке, но хотела бы вернуться в Россию. Видимо, ощущение эмигрантского отщепенства – еще одно чувство, которое роднит ее с Цветаевой. Так что пьеса писалась еще и о близком человеке; отсюда и проистекает, видимо, ее интимная проникновенность. Сама Ромма сравнивает свой режиссерский метод с джазовой музыкой. «Я стараюсь задавать актерам сверхзадачу, общий контур роли и затем жду от них свободной импровизации на эту тему», - говорит она. Свежестью, непредсказуемостью и стихийной свингующей экспрессивностью пьеса о Цветаевой не в малой мере обязана этой режиссерской установке.
В финале пьесы Елена Романова читает цветаевские стихи, где есть строчка: «Я бренная пена морская». В ней предчувствие конца и осознание своего одиночества. Однако всем своим строем и пафосом пьеса о Цветаевой идет дальше и настаивает: «да, бренная, но не пена, а последний оплот правды и любви в этом мире насилия и лжи». Именно это делает этот страстный рассказ о незабываемом прошлом, которое все еще впереди, значительным событием культурной жизни британской столицы.
Евгения БАСЫРОВА
