Семидесятые годы. Электричка «Москва – Загорск». Молодой человек выходит в тамбур покурить, и завязывает разговор со стоящим там же военным. «Извините, а Вы не из Москвы?» - что-то в выговоре молодого человека, представившегося Семёном, показалось военному непривычным. «Нет, - говорит Семён. – Я из Воронежа». «А-a, ну тогда, понятно».
Семён, он же заведующий кафедрой славистики в Кембриджском университете профессор Саймон Франклин, по-русски говорит всё же скорее с московским акцентом, нежели с воронежским. Но никак не с английским.
Он изучает русский с 17 лет, в середине 70-х действительно год провёл в Воронеже, где учился в университете, жил в студенческом общежитии и встретил будущую жену Наташу. Тридцать с лишним лет спустя, он читает со студентами «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева и сочинения Митрополита Иллариона, не мыслит жизни без букинистического отдела «Дома Книги» на Арбате и копчёного сала из русского магазина. Он был на Смоленской набережной во время путча в августе 1991 года, дружил с Евгением Евтушенко и без запинки выговаривает «расовая стереотипизация». Он пространно и запутанно отвечает на мой вопрос о познании загадочной русской души, а потом вдруг говорит: «Россия, русскость – это как вирус. Заболеешь, и всё. Причём вирус очень мощный, англичане никогда так не заразятся французским, или, например, немецким...» Диагноз, похоже, поставлен пожизненный. Нелепо русского спрашивать о русской душе, не правда ли?
Историк культуры, медиевист, профессор одного из самых знаменитых университетов в мире, он сетовал на ненаучность моих вопросов, но отвечал с академической обстоятельностью, русской эмоциональностью и английским юмором. Я слушала и завидовала его студентам.
О культуре и корабле современности
К сожалению ли, или к счастью, в России слишком долго господствовало почтительное, консервативное отношение к унаследованным культурным ценностям. Ленин читал Толстого и Пушкина, их очень уважал. Что бы было, если бы не это?! Футуристы были и прошли, и никто так и не сбросил ни Пушкина, ни других с парохода современности. Частично, наверное, из-за того, что культура, как и система образования, в советское время контролировались сверху, сохранилось очень цельное понятие о том, что такое культура вообще. Сумма знаний, книг, картин, которые человек должен знать, чтобы считать себя образованным. В Англии такого уже давно нет. Сейчас и в России этого нет, пропало, и людям самим приходится искать новые точки опоры. По-разному получается.
Саймон – председатель попечительского совета Пушкинского дома, русско-английского культурного центра в лондонском Блумсбери. Продолжая тему о том, что есть культура, а что – её отсутствие, я спросила, интересно ли было бы профессору Франклину пригласить в Пушкинский дом Ксению Собчак. Оказалось – интересно.
Я надеюсь, что мы будем отражать все грани культуры, и шокировать, и смешить. У нас регулярно идут викторины, только что была выставка современных икон, сейчас – выставка неофициального искусства 60-70-х годов, лекции обо всём, от Цветаевой до Политковской, московской архитектуре и международных отношениях.
Пушкинский дом имеет разные функции, и диапазон деятельности у нас широкий. Мы должны давать представление о том, что сейчас происходит в русской культуре для англичан, без цензорства. Мы должны стоять и внутри, и вне. Каждое событие должно иметь смысл, контекст. Вписываться в рамки интересов англичан к русской культуре, русских в Британии, а также и российских, и британских культурных заведений. Если встреча с Ксенией Собчак, да и с кем угодно, подаётся как явление культуры - это хорошо, я пойду, если для того, чтобы как-то войти в эти ценности – тогда не очень хорошо.
Латынь, гламур и демократия
Галстук-бабочка и смокинг профессора Франклина в шкафу не пылятся. На лужайке перед зданием колледжа Клэр красуется огромный белый тент. Июнь – время традиционных кембриджских балов, по иронии называемых «майскими». На светских мероприятиях Саймон галантен и любезен, блестящий оратор и образец хорошего тона. Я спрашиваю про «гламурную» составляющую университетской жизни. Морщится.
Да, майский бал скоро будет. Я сейчас исполняю обязанности главы колледжа, у меня есть определённые функции. Какие? Ну, хорошо, расскажу. Например, в начале июля будет вручение дипломов. Все обрядятся в длинные чёрные мантии, со знаками отличия... это и так всем известно. Студенты для получения диплома выходят на сцену и становятся на колени. Я произношу некие слова по-латыни, благословляя их, и после этого вручаю диплом.
Ритуальная сторона важна, просто не хочется, чтобы она как-то нас отделяла, что ли. Думают ведь, что Кембридж – это только для тех, кто о латинских ритуалах беспокоится. Это не главное! Сейчас все британские университеты ритуалы соблюдают, очень похожие на наши... по той простой причине, что они их у нас переняли! Мы тут в какой-то мере боремся с собственной историей. Есть масса талантливых людей в разных школах, которые до сих пор думают: «Кембридж – это не для меня». А это в корне неправильно.
Кембриджские семестры коротки и очень интенсивны. В перерывах преподаватели пишут статьи и книги, ведут аспирантов и посещают конференции. Карьерные повышения многими воспринимаются как отвлекающая от главного дела административная рутина. «Учёный, - говорит Саймон, - он как футболист: хорош настолько, насколько его последний матч, то есть последний труд». Удовлетворение достигнутым? Довольство собой? Реакция Саймона была вполне русской – смех и возмущение.
Я могу надеть мантию, пить портвейн, ходить и приговаривать: «Ай да я, ай да молодец!». Но не хочу.
Я смеюсь, представляя Саймона в мантии с портвейном, а он говорит, что на пенсию пока не собирается, с удочкой на берегах реки Кем я в ближайшем будущем его не застану. Работа в университете – особая, у неё нет начала и конца рабочего дня, она не оставляет на лекции и в тишине собственного кабинета, на велосипеде и дома за ужином. Жена Наташа понимает. Будучи коллегой-филологом, она сама зачастую проводит выходные за работой.
«Скажу, что влюбилась – вы ж не поверите?!»
Мы сидим за большим столом на кухне их викторианского дома. Наташа угощает меня помидорами собственного посола и объясняет, где продаётся лучший в Кембридже чёрный хлеб. Странно думать, что когда зарождалась их уютная русско-английская семья, железный занавес ещё даже не скрипел. Стоял насмерть, сверкая на солнце. Каково, спросила я Наташу, было выходить замуж за иностранца в застойные годы?
...Они оба учились на последнем курсе университета. Саймон по окончании семестра уехал в Англию – виза кончилась. Наташа по распределению должна была поехать в село Чернавка Воронежской области. Когда в назначенное время она не появилась в сельской школе, её искали, ни много ни мало, с милицией: с распределением тогда шутить было не принято. Она в это время была в Воронеже, пытаясь оформить документы для вызова жениха из-за границы. В Воронежском ОВИРе на просьбу о приглашении ей любезно заявили: «У вас есть два варианта: либо он приезжает учиться, либо по частному приглашению, навещать родственников».
Учёба его закончена. Несмотря на то, что университет предоставляет приглашение, ОВИР все равно отказывает. Родственников нет, невеста не в счёт. Свадьба откладывается на неопределённый срок. Комсомольская организация задаёт Наташе извечный вопрос: «И зачем тебе это надо?!» «Если я скажу, что влюбилась, не поверите ведь? Могу сказать, что хочу к капиталистам, чтобы ни в чём себе не отказывать – но это, боюсь, будет неправдой...» Им помогла дружба Саймона с Джан Батлер, третьей женой Евгения Евтушенко. Один звонок знаменитого поэта в ЦК, и Саймон едет в Воронеж. Двери в официальные заведения открывались перед ними настежь, с поклонами и «не желаете ли?».
Свадьбу сыграли в Воронеже, после чего у молодых был «медовый месяц» – три дня, и Саймон вернулся на родину. В Воронеже Наташа, держа свою недавнюю свадьбу в секрете, устроилась работать в библиотеку и делила комнату с подругой в общежитии. Когда пришло время уезжать в Англию, местная партийная организация провела с гражданкой Франклин просветительскую работу, предупредив, что «как только приедешь, он тебя на панель отправит».
Ах, - Саймон со смехом хлопает себя по колену, - как же я упустил такую возможность! Не отправил!
Они вспоминают, что британские паспорта тогда давали быстро, без хлопот и лишних вопросов. Стоило удовольствие стать подданным Её Величества ровно один фунт. Они регулярно возвращались в Россию, их дети, Андрей и Марина, год жили в Санкт-Петербурге. В августе 1991 года они жили у знакомых в Москве, когда однажды утром Саймона разбудил телефонный звонок. На проводе была газета Cambridge Evening News. От них-то Саймон и узнал про путч, танки и Горбачёва на даче.
Мы посмотрели новости, сели в машину и поехали в центр. На следующий день уезжать, а мне обязательно нужно было заехать в институт Русского языка, проверить у них несколько ещё не изданных словарных статей по картотеке. На улице Горького – БТР-ы, но магазины работают, люди спешат по своим делам, утро понедельника, короче. Странно было!!
На сделанной им тогда фотографии – люди, дети, цветы, танки. Новейшая история России. На книжных полках в его кабинете – первое издание «Евгения Онегина», «Героя нашего времени», грамматики Ломоносова и Смотрицкого, старославянские тексты, иллюстрированная кулинарная книга 1960-х годов и в отдельной кожаной папочке – оригинал одного из писем Льва Толстого: «Дорогая графиня...» Века российской культуры во всём великолепии, трепетно хранимые в небольшой комнате с камином и в русской душе её английского хозяина.
М. Кинг-Королева
