Светлая книга или Книжный свет
"Смерть для высокоразвитых людей — это не более, чем увлекательное приключение"
Д.Роулинг (автор саги о Гарри Поттере)
Друг мой, нежданный-негаданный читатель, думаешь ли Ты о смерти. Нет? Славно! Каждый час? Ну, это перебор, как говаривают картежники. Актуальная "обмирщенная" культура (поведенческая, вербальная, художественная, естественно-научная и т.д.) "вытесняет" (гнусное словечко гнусной Венской конференции) смерть из общежительной Ойкумены (так скажем). Мыслишка тривиальная и пошлая, но дельная и вполне содержательная, увы. Помирать-то придется. Как профессиональный больной, несколько раз стоявший на ЭТОЙ меже-мете, скажу, что на самом деле умереть не так-то и просто (сказанное не относится к внезапной катастрофической кончине). На всю жизнь я запомнил изречение великого психолога-психиатра В. М. Бехтерева (1857-1927; да, да, того самого, которого Усатый Хозяин "прибрал"), переданное мне из уст в уста его прямым учеником, стариком-профессором (давно в Небесном Легионе): "Для того, чтобы серИозно болеть, нужно иметь очень КРЕПКОЕ здоровье; обычно люди умирают сразу". Да-с, в мире мудрых мыслей.
Впервые я увидел смерть в далеком 1955 году. Моя восьмидесятипятилетняя бабушка вдруг легла в постель, три дня пролежала, просила только пить и отошла… Она, простая русская женщина, верующая, половину жизни прожившая в Старой России, ни на что не жаловалась, никого не обвиняла. Время пришло и она, преизбыточно преисполненная жизнью, ее соком и влажностью, ушла величаво и несуетно.
Вот ТАКОЙ смерти, как у моей бабки, можно бешено, до судорог, до слюны на подбородке, завидовать. Больше ничему и никому на свете завидовать не стоит.
Любому НАСТОЯЩЕМУ художнику всегда блазнится-мерещится смерть. От Гомера до Акунина... Лучшие, наигениальнейшие страницы Толстого — про нее, про Нежную Даму ("Три смерти", "Смерть Ивана Ильича", последние дни Болконского в "Войне и мире").
Веруешь ли Ты, читатель, в Господа нашего Иисуса Христа, в Аллаха, в Кришну, в Будду Амиду, в Будду Амитабу, в грозного Бога Израиля или веришь только в доллар, в индекс Доу-Джонса, в сытную еду, в развлекательное (криминальное) чтиво — без разницы. Верующие и неверующие, атеисты, деисты, агностики, богоборцы — все будем в Царствии Небесном. Вот там свидимся и потолкуем. А, может быть, и не встретимся, ибо есть старая злая мудрость: каждому воздастся по вере его...
Я отчасти начитанный человек, и вот меня поразила пронзительная строка Александра Введенского (был такой поэт-обэриут, друг Хармса):
Кругом, возможно, Бог.
Вот в этом "возможно", братцы, и заключена, как зародыш в яйце, вся наша лепая и нелепая жизнь-жистянка-жестянка. Друзья, от всего сердца желаю: живите долго.
Встревожила-растревожила меня чрезвычайно изящно изданная книга: Б. Акунин, Г. Чхартишвили. Кладбищенские истории. М.: Колибри, 2004. 240 С. Тираж 50 000 экземпляров. Рисунки Татьяны Никитиной (чудные). Дизайн Михаила Никитина (ненавязчиво элегантный). Книга снабжена многочисленными черно-белыми (безыскусными якобы) кладбищенскими фотографиями, сделанными автором (при рассматривании этих "фото" зачастую оторопь берет).
Смерть золотой нитью прошивает ВСЕ произведения Акунина, якобы принадлежащие к жанру полудетской, развлекательной беллетристики. Помнит ли читатель, что перу создателя Фандорина-Пелагии принадлежит великолепное фундаментальное (жутковатое) исследование: Григорий Чхартишвили. Писатель и самоубийство. М., 2000. 576 С. Тираж 10100 экземпляров. Моя заметка об этой книге была напечатана в нашей газете.
Мировидение-миропонимание Акунина-Чхартишвили определить-понять-уловить чрезвычайно затруднительно. Однако попробуем: неимоверно (безмерно, непомерно) добрый апологет-критик Западного Мира, увы, внехристианин, надхристианин, подхристианин с мощными дзенскими обертонами-лейтмотивами. Неуклюже, но в "тему". Ох, не прост, не прост наш автор, отказывающийся от звания ПИСАТЕЛЯ, заявляющий, что он "массовик-затейник" (С. 5). Литературный двуликий Янус (Акунин-Чхартишвили) с висельническим юморком именует себя ТАТОФИЛОМ ("любителем кладбищ" — "оказывается существует на свете такое экзотическое хобби" (С. 6), но ни в коем случае "некрофилом".
О чем книга? Да, так, кладбищенские описания (Чхартишвили) и кладбищенские рассказики (Акунин). Беллетристика, "развлекуха", правда, от нее трансцендентным морозцем потягивает, да инфернальной серой попахивает.
Объсняю для "непродвинутых". Автор-эссеист под своим подлинным именем "шастает" по кладбищам (Старое Донское, Хайгейтское, Пер-Лашез, Иностранное кладбище в Иокогаме, нью-йоркский погост Грин-Вуд, город мертвых на Масленичной горе в Иерусалиме), резонерствует, печалится, фотографирует, медитирует и разрешается резиньяциями. Вторая ипостась сочинителя (Борис Акунин) пописывает-записывает кладбищенские историйки. Однако какие резиньяции и какие рассказики: мощные, ладные, складные, обращенные к уму и сердцу читателя. Господам марксистам-троцкистам-коммунистам Чхартишвили-Акунина читать не советую: Карл Маркс в посмертной роли вампира-вурдалака-упыря — это для них непереносимо: в корчах падучей забьются.
Читатель, помнишь ли Ты, что ранняя редакция романа "Доктор Живаго" имела название "Смерти нет"? Так вот, если одолеешь книгу Акунина, поймешь (или подтвердишь свое видение-понимание), что ЕЁ, действительно, нет и не будет. Здесь я совсем не имею в виду христианскую "жизнь вечную" (это предмет веры, а не словесных ратоборствований). Приведу два чеканных афоризма: "Всё, что когда-то было, и все, кто когда-то жил, остаются навсегда" (С. 6); "Рождение и смерть — это не стены, а двери".
В конце книги писатель формулирует задачу мирового людского сообщества: "Главная мечта человечества — избавиться от страха смерти, а вместе с ним и от всех прочих страхов. Это означает не вообще уничтожить смерть, а исключить смерть неожиданную, непредсказуемую и преждевременную… Когда смерть перестанет внушать страх и восприниматься как зло, можно будет считать, что человечество свой путь благополучно завершило и вернулось в Эдем" (С. 226). Тривиальная, казалось бы, мысль, а вся книга — развернутый комментарий к ней.
Эх, о каких "ушедших" повествует Чхартишвили, посетивший "дорогие могилы" (Достоевский): Салтычиха, Карл-Хейнрих (!!!) Маркс, Абеляр и Элоиза, Бальзак, Жерар де Нерваль, Альфред де Мюссе, Оскар Уайльд, Аполлинер, Модильяни, Айседора Дункан, Махно, Джим Моррисон и прочая, и прочая, и прочая. И фото, и фото, и фото могил и надгробий… Кладбищенские рассказы Акунина превосходны, кстати, в одном из них появляется небезызвестный Эраст Фандорин. Действие рассказа происходит на "иностранном" кладбище в Иокогаме.
Чхартишвили, японист, выдающийся переводчик японской литературы (кто читал Юкио Мисиму в его переложении, никогда не забудет) — человек непомерной, но отнюдь (избави Бог) не кичливой культуры. Акунин живет в культуре, как во вселенской "коммуналке" со скандальными насельниками, тараканами, вонючими носками, кривоногими детьми, тошнотворными борщами и — одновременно — в раю с ангелами бестелесными в их сложной иерархии.
Эх, написать бы о том, какая у нас с Хозяином Птичника затеялась занятная переписка по поводу маркиза де Ривайля, выпустившего под псевдонимом Алан Кардек тома: "Книга духов" и "Книга медиумов" — священное писание спиритов-медиумистов (почувствуйте разницу). Кстати, великий химик А. М. Бутлеров (1828-1886) издал громадный том "Труды по медиумизму" (год издания забыл, об этом, увы, в газете не прочитаешь).
Я читал эти книги с выписками в конце 1960-х годочков в "спецхране" (!!!) Публичной библиотеки (кто сейчас помнит отделы специального хранения в больших библиотеках), когда усиленно занимался изучением оккультных проделок В. Я. Брюсова–А. Л. Миропольского (наст. фам. А. А. Ланг, символист второй руки, но маг — первого ранга). Ну, ладно, мне такое чтение было нужно по "делу", а Бакунину-Чхартишвили к чему ЭТО… Бог весть.
Читатель, когда прочитаешь "Кладбищенские истории", на Тебя сойдет великий покой, ибо писатель — великий утешитель, добрый, терпеливый, великодушный, всепонимающий и всепрощающий. Фаворский свет. Паламический огонь. Светоносный эфир. Вот такая, бля, танатология, как гутарят в рюмочных под паленую водочку. Великое утешение и великий свет (простите за высокопарность, больше не буду). Большой писатель Борис Акунин превращается в сверхбольшого... А истерические разносы-поносы-доносы ему, как с окурка пепел. Писателя настигает прошлое, модифицирующее будущее. Так!
Василий Пригодич
